Тобиас Уэллс - Моя прекрасная убийца [Сборник]
Я заказал сигареты и попытался собраться с мыслями. Курил, прикрыв глаза, и снова видел перед собой восхитительное тело девушки в лодке. Боюсь, что никакие служебные предписания в мире не могут заставить тридцатилетнего мужчину превратиться в камень. По этой причине я погасил сигарету, не докурив, и отправился вслед за Франциской. В дверях я столкнулся с Бетси.
— Привет! — закричала она по-английски. — Как дела? Куда вы подевались ночью? Мы потеряли вас с Франциской!
— Пытались повторить странствия Одиссея, Бетси! — сказал я по-немецки, так как, во-первых, она понимала этот язык прекрасно и не говорила только из заносчивости, а во-вторых, я был слишком измотан и не собирался расходовать остатки душевных сил па перевод.
— I see, — сказала она, криво усмехнувшись. — Ты — вылитый Одиссей, darling! — и провела по моему подбородку пальцами, длинные ногти которых были покрыты зеленым лаком.
— Точно! — подтвердил я. — Сожалею, но мне срочно нужно позвонить…
Я принял душ, побрился, при этом сильно порезавшись, не знаю уж почему — от усталости или от волнения. Через 15 минут я стоял перед дверью комнаты Франциски. На мой стук не последовало никакого ответа. Я тихо открыл дверь. В комнате было темно из-за спущенных жалюзи. Пахло хорошим мылом и терпкими духами. Я закрыл за собой дверь и повернул ключ в замке. Постепенно мои глаза привыкли к темноте. Франциска крепко спала. Ее ровное дыхание колыхало тонкую кружевную сорочку. Я осторожно вложил в руку, лежавшую рядом с кудрявой головой на подушке, акулий зуб, который она отдала мне на сохранение в ресторане. Затем забрал свой халат, висевший на стуле. В мусорной корзине я заметил окровавленную повязку из моего носового платка. Мне вдруг пришла в голову одна мысль, я взял повязку, на цыпочках вышел из комнаты, вернулся к себе и бросился на кровать. Ко всем неизвестностям и неопределенностям, переживаемым мной, добавилась еще одна: я не понимал, что испытываю, — разочарование или облегчение. Я так и не успел разобраться, что именно, — сон сморил меня внезапно.
Когда я проснулся, часы показывали три. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, почему это в три ночи вовсю светит солнце и где я вообще нахожусь. Сообразив, наконец, что к чему, я быстро оделся и пошел к Франциске, заглянул в замочную скважину и увидел, что она все еще спит.
Внизу, в холле, было тихо. За стойкой дремал портье. Рядом с рестораном, на кухне, женщина пела какую-то очень печальную песню на своем языке. На стойке лежала груда писем и газет — видимо, только что пришла почта. Немецкие газеты были, к счастью, пятидневной давности. Когда их печатали, мертвый Ладике еще не б>ыл обнаружен в своем кабинете. Я высчитал по пальцам, что сегодня — четверг. Боже мой, я находился в Иелсе всего 26 часов, а мне казалось — прошла, по меньшей мере, неделя. Первые сообщения об убийстве появились в газетах утром во вторник. Значит, до завтра, или даже до воскресенья никто не узнает, что Франциска под подозрением. По штемпелям я определил, что письма идут сада тоже 5 дней.
Директор, портье, администратор в одном лице, дремавший за стойкой, пробудился и тут же сделал вид, что просто сидел задумавшись. Затем встал и завел со мной нудный разговор по поводу потерянного весла. Я дал ему на две тысячи динаров больше той суммы, в которую он оценил нанесенный ущерб, и когда он принялся благодарить, подобострастно кланяясь, попросил выписать квитанцию — в надежде списать это на издержки ведения следствия. Во всяком случае, бюджет федерального министерства внутренних дел не особо пострадал бы. Получение квитанции заняло порядочно времени. Симпатичному югославу было не просто объяснить, несмотря на знание им двухсот одного слова по-немецки, что означает, например, формула «гостиничное имущество — весло» и для чего мне вообще требуется такая бумага.
Объясняя, я проголодался. Но на кухне не оказалось никого, кроме любительницы сентиментальных песен, оказавшейся судомойкой. Есть было нечего.
Лучезарно улыбаясь, она принялась что-то объяснять мне, постоянно повторяя «danas popadne». Я так ничего и не понял. Тогда она перешла на язык жестов, и мне сразу стало ясно, что неподалеку находится ресторан, где кормят рыбой и можно пообедать в любое время. Когда, изображая рыбу, она начала грести руками и шлепать губами, я услышал, как за моей спиной кто-то фыркнул. В дверях стояла Франциска.
— Это стоило бы сфотографировать, — сказала она по-немецки, и ее слова гулко отдались в пустом зале. — Вышел бы замечательный кадр — ты с голодной физиономией глупо взираешь, как эта женщина пытается прикинуться рыбой.
— Насчет голодной физиономии я согласен. Но насчет глупого взора категорически возражаю. Вообще, женщина должна быть добрее и ласковей. Ты что, не выспалась? Как спалось?
— Спасибо, хорошо, — сказала она и покраснела, хотя я спросил без всякого укора, просто так. — С добрым утром, Лео! А тебе как спалось?
Мы, дурачась, пожали друг другу руки, будто только что познакомились. После чего я поблагодарил югославскую Золушку, и мы с Франциской направились в поселок.
Нашей компании на прежнем месте не было. Возможно, они решили покататься на яхтах, как собирались еще вчера. Даже если бы мы с Франциской не проспали, сомневаюсь, чтобы нам захотелось совершить морскую прогулку.
Мы молча брели под палящими лучами полуденного солнца вдоль набережной из красно-желтого камня и через пять минут заметили, что все еще держимся за руки, как брат с сестрой. Но рук не отпустили, а остановились, посмотрели друг на друга, и, насколько я понимаю, нам обоим неудержимо захотелось поцеловаться. Но здесь, у причала, было светло и людно, а мы оба получили чересчур хорошее воспитание, чтобы поддаться соблазну.
— Лео, мой лев, придворный мой шут, мой любимый, — сказала Франциска, когда мы побрели дальше. — Ты не сердишься на меня за то, что я…
Она опустила глаза и закончила едва слышно:
— Что я заснула?
— Ты могла бы догадаться об этом сама — хотя бы на основании того факта, что я покорнейшим образом приглашаю тебя на жареную каракатицу и литр «Вго-sec», — ответил я.
— Господи, как это отвратительно! — воскликнула она.
— Что отвратительно? — свирепея, спросил я.
— Погоди, не сердись, — перебила она. — Я имела в виду каракатицу, а вовсе не твое приглашение. Разве ее едят? Только вспомню, как она выглядит…
— Но ведь свиные отбивные ты любишь? И когда ешь, не представляешь жирную свинью, которая лежит где-нибудь в навозной жиже…
— Ты прав, — сказала она, — а что такое «Brosec»?
— Местное вино. Тебе понравится. Оно еще больше повысит тебе настроение, сокровище мое. Будешь спать еще крепче.
— Ты чудовище! — нежно сказала она.
Мы нашли таверну, которую вчера нахваливали австрийцы, сели в беседке, увитой виноградом, заказали каракатицу, отчего в маленькой кухне сразу же начался стук и треск, и вначале осторожно, а затем с удовольствием сделали по несколько глотков «Brosec», которого нам налил хозяин, похожий на неаполитанца и болтающий, словно пять неаполитанцев вместе взятых. Здесь было очень уютно, относительно чисто и, на взгляд неискушенного туриста, царили консервативные порядки с национальным колоритом. По стенам висели оплетенные бутылки, седла, связки чеснока, вертела для рыбы и огромные, размером с тележное колесо, соломенные шляпы. Над входом красовался плакат, на котором на пяти языках с ошибками было написано «До свидания». Во всяком случае, по-немецки надпись читалась примерно так: «Доссвиданье».
В этот час мы были единственными посетителями. За невысокой каменной оградой виднелся причал, на котором было полно народа. Люди стояли, сидели, бесцельно слонялись с одного края на другой. Женщины держали под уздцы мулов. Дети, пронзительно визжа, играли в войну и догонялки. Мужчины, собравшись группами, разговаривали, вероятно, о политике, и время от времени почесывали кто бороду, кто затылок.
Я положил ладонь на руку Франциски. Мы сидели и молчали, наблюдая за этой суетой. Хозяин принес нам прекрасно поджаренную, хрустящую каракатицу, а к ней — сдобренный пряностями салат из помидоров, перца и огурцов. На мой вопрос о причинах подобного ажиотажа на причале он ответил, что через десять минут прибудет теплоход из Сплита. Мы с огромным удовольствием начали есть. Было намного вкуснее, чем в самом изысканном ресторане.
— Замечательно! — сказала Франциска.
— Вот и славно, ешь на здоровье.
Когда мы наелись и, вытерев губы бумажными салфетками, сытые и довольные, отвалились на спинки стульев, к причалу подошел теплоход. Это было пассажирское судно, похожее на те, которые у нас ходят к островам Северного моря. Ослепительно белое, с ярко-красной звездой на трубе и с гордым именем «Postira», судно причалило под аккомпанемент приветственных криков и прочего разнообразного шума. Расторопный малый подал деревянный трап. Пассажиры сходили на берег. Мулов подвели ближе к сходням, чтобы тут же навьючить на них поклажу — мешки, чемоданы, ящики и коробки.
